Форум » Христианство. Прочее » Христианство и генезис новоевропейского естествознания » Ответить
Христианство и генезис новоевропейского естествознания
Orthodox: П.П.Гайденко ХРИСТИАНСТВО И ГЕНЕЗИС НОВОЕВРОПЕЙСКОГО ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ С первых веков христианства, в эпоху патристики - разум рассматривался как высшая из человеческих способностей. Вот что пишет тот самый Тертуллиан (II — III в.), чье имя обычно ассоциируется с известным афоризмом: “Верую, ибо абсурдно”: “...Разум есть дело Божье, так как Бог — Творец всего сущего — все предвидел, расположил и устроил согласно разуму и не желал, чтобы что-нибудь рассматривали и понимали без помощи разума” Тертуллиан, Избранные сочинения, М.1994, с. 307 Более того — именно в разуме христианские писатели видели образ Божий в человеке. У византийского богослова Иоанна Дамаскина (VIII в.) читаем: “Бог ... творит человека и из видимой, и невидимой природы как по Своему образу, так и по подобию..., ибо выражение: по образу означает разумное и одаренное свободною волею; выражение же: по подобию обозначает подобие чрез добродетель, насколько это возможно [для человека]” . Творение св. Иоанна Дамаскина. Точное изложение православной веры. М. — Ростов-на-Дону, 1992, с. 151 Что образ Божий заключается в разумности человека, учат Климент Александрийский, Василий Великий, Григорий Нисский и другие представители патристики. Не могу не привести в этой связи и слова Августина Блаженного: “Нет ничего могущественнее разума, ибо нет ничего неизменнее”. Бл. Августин, Творения, т.1. СПб., 1998, с. З81. И еще: “Образ Божий, по которому сотворен человек, заключается в том, чем человек превосходит неразумных животных. А это называется умом, или разумом, или сознанием...Образ Божий не в телесных чертах, а в ...форме просвещенного разума” Там же, т.2, с. 380 В период формирования новой науки о природе — экспериментально-математического естествознания — происходит пересмотр важнейших оснований античной и средневековой физики и даже математики, переосмысляется понятие природы, как оно сложилось в античности и — в главном — сохранялось в средние века. Примерно с середины XVI и до конца XVII в. меняются и картина мира, которая просуществовала с незначительными изменениями почти два тысячелетия, и принципы познания этого мира. И хотя ряд предпосылок такого изменения был подготовлен уже в позднем средневековье, тем не менее XVII век справедливо характеризуют как век научной революции. Укажем наиболее важные из принципов, изменение которых привело в конце концов к пересмотру оснований науки о природе. 1) Античная и средневековая физика исходила из разделения всего сущего на естественное (природное) и искусственное (созданное человеком, артефакт). В античной философии и науке природа мыслилась через противопоставление ее не-природному, искусственному, тому, что носило название “техне” и было продуктом человеческих рук. Поэтому греки строго различали науку, с одной стороны, и механические искусства — с другой. Наука физика, согласно древним, рассматривает сущность вещей, их свойства и движения, как они существуют сами по себе. Механика же — это искусство, создающее инструменты для таких действий, которые не могут быть произведены природой. Механика — не часть физики, а искусство построения машин: она представляет собой не познание того, что есть в природе, а изготовление того, чего в природе нет. 2) Жесткий водораздел лежал также между небесным и земным, надлунным и подлунным мирами: надлунный был воплощением вечного порядка и неизменных движений, в подлунном царили непостоянство и изменчивость. 3) Не менее жестко различались между собой две ветви знания — математика и физика. Предметом математики были идеальные конструкции (идеальные объекты); она находила себе применение прежде всего в астрономии, имевшей дело с наиболее близким к идеальному надлунным миром. 4) Наконец, важнейшим методологическим арсеналом древней и средневековой физики было учение о четырех причинах, как их сформулировал еще Аристотель: формальной, целевой, действующей и материальной. В отличие от математика, имевшего дело с конструкцией и потому отвлекающегося от природной реальности, физик видел свою задачу в том, чтобы дать ответ на вопрос “почему?”, указав на одну из четырех причин (или на их комбинацию), обусловливающих протекание всех процессов в мире. Начиная со второй половины XVI в. происходит пересмотр этих принципов. Снимаются жесткие разделения между естественным и искусственным, с одной стороны, небесным и земным мирами — с другой; снимается непереходимый водораздел между математикой и физикой (хотя, конечно, определенное различие между этими науками сохраняется). В конце концов, отменяется и теория четырех причин: в науке признаются только механические, а не телеологические и формальные причины. Какие факторы — внутринаучные, философские, религиозные обусловили столь глубокую перестройку базисных предпосылок науки? Если мы примем во внимание тот мировоззренческий, а точнее — религиозный контекст, в котором происходит формирование новоевропейского естествознания, то приходится скорее удивляться тому, что переосмысление понятий “естественное” и “искусственное” не произошло значительно раньше. В самом деле, для христианского сознания “естественного” в аристотелевском смысле (т.е. того, “что имеет в самом себе начало движения и покоя”), строго говоря, не существует: поскольку природа есть творение Бога, то “начало ее движения и покоя” — не в ней самой, а в Творце. Поэтому хотя средневековье принимало античное разделение естественного и искусственного, но различие между ними видели не там, где его усматривал античный мир: для схоластики естественное — это то, что создано бесконечным Творцом, а техническое — то, что создано человеком, творцом конечным. И не удивительно, что при таком воззрении природа предстает как machina mundi — машина мира, построенная бесконечным Творцом. Не у кого иного, как у одного из творцов классической механики Декарта читаем: “Между машинами, сделанными руками мастеров, и различными телами, созданными одной природой, я нашел только ту разницу, что действия механизмов зависят исключительно от устройства различных трубок, пружин и иного рода инструментов, которые, находясь... в соответствии с изготовившими их руками, всегда настолько велики, что их фигура и движения легко могут быть видимы, тогда как, напротив, трубки и пружины, вызывающие действия природных вещей, обычно бывают столь малы, что ускользают от наших чувств. И ведь несомненно, что в механике нет правил, которые не принадлежали бы физике (частью или видом которой механика является); поэтому все искусственные предметы вместе с тем предметы естественные. Так, например, часам не менее естественно показывать время с помощью тех или иных колесиков ..., чем дереву... приносить известные плоды”. Р.Декарт. Избранные произведения, М., 1950, с. 539-540 Не случайно сравнение природы с часами мы так часто встречаем у ученых и философов ХVI в. Различные часы могут показывать одинаковое время, даже если в конструкции их колес не будет никакого сходства. Важен эффект. Поэтому, говорит Декарт, нет нужды и при познании природы доискиваться, как устроены “колеса” ее “часов”. Прежде наука стремилась понять природу в ее, так сказать, внутреннем устройстве, но, согласно Декарту, это невозможно, да и не нужно. Достаточно, чтобы вещи сконструированного нами мира вели себя так, как ведут себя вещи в мире реальном. В этом — принцип эксперимента. Декарт здесь сформулировал положение, которое легло в основу новоевропейского естествознания как его ставшая впоследствии само собой разумеющейся предпосылка: отождествление естественного и искусственно сконструированного, природы и машины. А подлинным источником этой предпосылки оказался христианский догмат о творении мира Богом. И, как видим, не случайно новая наука и научно-техническая цивилизация родились в христианской Европе, а не в Индии, Китае или других странах с весьма высоким уровнем культуры. Именно такое воздействие религиозного сознания на научное творчество имеет несоизмеримо большее значение для развития науки, чем влияние личной религиозности того или иного ученого. Остановимся и на другом моменте: на снятии противопоставления небесного и земного миров, определявшего специфику античного естествознания и не допускавшего применения в нем математики. Тут тоже не обошлось без существенного влияния христианства. Как ни покажется это неожиданным, но христианский догмат о Боговоплощении сыграл здесь важную роль, разрушив самые основы античного представления о полной несовместимости божественного и человеческого, небесного и земного. Ведь согласно этому догмату, Иисус Христос, Сын Божий, есть в то же время сын человеческий. Тем самым Небо как бы спущено на землю, или, что то же самое, земля поднята на Небо. Не случайно именно догмат о богочеловеческой природе Христа встретил наибольшее сопротивление греческих языческих ученых, сразу усмотревших в нем опасность разрушения самих оснований античной науки. И в самом деле, перенесение Земли на аристотелево Небо, законы движения которого могут быть познаны с помощью математики, в отличие от движений земных, уже содержало в себе возможность как коперниканской революции ХVI в., так и снятие принципиальной границы между астрономией и физикой, что составляло предпосылку экспериментально-математического естествознания. Коперник начал то, что затем продолжили Кеплер, Галилей, Декарт, Ньютон и другие, устраняя остатки античного конечного космоса с его системой абсолютных мест, разделением надлунного и подлунного миров, естественного и насильственного движений, снимая онтологический барьер между естественным и искусственным и соответственно между физикой и механикой, а также между математикой как наукой об идеализованном (сконструированном) объекте и физикой как наукой о реальной природе. У читателя может возникнуть вопрос: если христианство так сильно повлияло на изменение старой — античной — картины мира, то почему же экспериментально-математическое естествознание не возникло раньше — ни в V, ни в ХII, ни даже в ХIV веках? — Дело в том, что и для христианских теологов бесконечный Творец и творец конечный — человек — несоизмеримы по своим возможностям. Правда, в Библии человек поставлен очень высоко; как образ Божий он призван владычествовать над всем сущим на земле. Сегодня среди критиков индустриально-технической цивилизации распространена точка зрения, согласно которой именно иудео-христианское отношение к природе как объекту господства со стороны человека лежит в основе этой хищнической цивилизации и породившей ее новой науки. Однако не забудем, что, согласно библейскому повествованию, человек после грехопадения утратил ту первоначальную чистоту, которая была источником как его силы, так и сочувственной близости ко всей живой твари на земле, благодаря чему он мог “возделывать и хранить” природу, а не господствовать над ней как своекорыстный насильник. И в эпоху эллинизма, и в средние века сознание собственной греховности было у христиан очень острым, а потому на первом плане была задача спасения души, а не покорения природы. Нужны были серьезные сдвиги в мировоззрении, чтобы ослабить, а то и вовсе угасить чувство греховности человека, а тем самым снять пропасть между ним и божественным Творцом. Эти сдвиги и произошли в ХV-ХVI вв. под влиянием возрожденческого неоплатонизма и связанного с ним герметизма. Герметизм — эзотерическое магико-оккультное учение, восходящее к полумифической фигуре египетского жреца и мага Гермеса Трисмегиста. Герметизм располагал обширной астрологической, алхимической и магической литературой, получившей широкое распространение в эпоху Возрождения. Оккультные учения отличает от христианства убежденность в божественной, нетварной сущности человека и вера в то, что существуют магические средства очищения, возвращающие человека к состоянию невинности, каким обладал Адам до грехопадения. Очистившийся человек становится Вторым Богом и может самостоятельно управлять силами природы. Парацельс, Г.К. Агриппа, Джон Ди, Джордано Бруно, Флудд и др. создали образ Человека-Бога, способного не только до конца познать природу, но и магической силой воздействовать на нее, преобразовывать в своих практических целях. В ХVII в. наступила реакция против эзотерики и герметизма. Тут сказался дух Реформации и Контрреформации, возродивших христианское неприятие оккультизма и магии, астрологии и алхимии. Так, английский химик Роберт Бойль противопоставляет последователям Парацельса принципы научной химии; друг Декарта, известный ученый и католический монах Марен Мерсенн противополагает оккультизму картезианскую механику, критикуя воззрения Бруно, Флудда и Кампанеллы как антихристианские и антинаучные. Даже Фрэнсис Бэкон, именно магико-герметическим учениям обязанный своим убеждением в том, что человек — властитель природы и ее преобразователь, — даже он стремится отмежеваться от этих учений и отделить “научную магию” от “ненаучной”. Тем не менее приходится признать, что у истоков новоевропейского естествознания стоит не только христианство, но и герметизм. Печать своего двойственного происхождения оно несет на себе и по сей день. Новая наука в такой же мере унаследовала от античной науки и христианства любовь к истине и стремление с помощью разума постигнуть законы и структуру мироздания как прекрасного творения Божия, в какой и выросшую из магико-оккультных корней жажду овладеть природой, силой вырвав у нее ее тайны, преобразовать, пересоздать ее, даже если это грозит уничтожением всего живого на планете. В том числе и самого человека. Противоположность этих тенденций в современной науке настоятельно требует сегодня своего осмысления, особенно перед лицом тех опасностей, которые несут с собой некоторые открытия не только физики и химии, но и генетики. В идее клонирования человека сквозит характерное именно для магии упоение своей властью над природой. Человек хочет встать на место Бога и творить самого себя. Нельзя не упомянуть здесь и еще одной опасности — опасности фантастических построений от имени науки — а то и прямого шарлатанства, — которые рождаются от убеждения в ее всесилии и всезнании, от утраты трезвости и добросовестности и в равной мере вредят как науке, так и нравственному сознанию человека. Думается, что противоядием от всех этих разрушительных тенденций может послужить союз науки и христианства. Этот союз вполне естественен: он предполагает трезвость в оценке возможностей нашего разума, характерную как для христианского богословия, которое никогда не отождествляет человеческий разум с божественным, так и для выдающихся ученых. Вспомним Ньютона, который с подлинно христианским смирением оценил свои научные достижения, сказав, что он чувствует себя ребенком, играющим на берегу моря и радующимся, если ему удается находить то гладкую гальку, то красивую ракушку, тогда как перед ним лежит неизведанным великий океан истины. Вот это и есть трезвое сознание возможностей человеческого познания, которое нашло свое выражение в апофатической теологии и которого порой так недостает некоторым ученым. Полный текст: http://www.i-u.ru/biblio/archive/gaydenko_hrist/ Из сборника: Философско-религиозные истоки науки. РАН. М., 1997 Сборник можно скачать здесь: http://elibrus.1gb.ru/fil2.shtml
Ответов - 1
Odissey: Уважаемый Orthodox, благодарю за интересный материал, который я так долго ожидал. Это ответ тем невеждам, которые до сих пор пытаются противопоставить науку - религии. Я бы добавил еще одно обстоятельство. Христианское учение имеет еще и ту заслугу перед наукой, что во-первых впервые провозгласило линейность времени. В дохристианском (языческом) мире время было цикличным, оно образовывало годовой сельскохозяйственный цикл, этапы которого язычники отмечали как праздники. В те времена даже часы были не нужны (разве только для каких-то кратковременных целей, для чего использовали клепсидру). Только христианство развернуло время в линию - от сотворения мира - до второго пришествия Христа и конца Света. Причем этот путь следовало не просто проходить, а стремиться к совенршенству во всем, включая и познание. Линейность времени открыла перспективу прогресса, развития, преодоление старого, традиционного цикличного уклада, что значительно ускорило эволюцию человеческого общества. Но едва ли не большее значение для науки имело и другое обстоятельство. А именно - идея Единого Бога-Творца, обладающего абсолютным знанием. То есть впервые была провозглашена мысль о существовании знания всех вещей, а стало быть, к этому знанию можно стремиться. Одно дело - прокладывать дорогу вслепую, не зная, есть ли там желанная цель - и смовсем другое, когда ты точно знаешь: она безусловно есть, ее не может не быть. Надо только стремиться к ней, а кто ищет - тот обрящет! Представление о существовании абсолютного знания оказалось мощнейшим стимулом для развития науки. Я, конечно, здесь коряво излагаю. Хотелось бы найти размышления на эту тему более осведомленных и менее косноязычных людей. Только что-то никак не попадаются... Если кому попадется нечто на эту тему, просьба дать ссылочку или выложить тут.
полная версия страницы